У дочери знаменитого скрипача Гидона Кремера были отличные виды на музыкальную карьеру, но Лика не продвинулась дальше спецшколы при консерватории. По окончании Школы-студии МХАТ Лика могла бы стать актрисой, но и к этой профессии быстро остыла. Сейчас она телеведущая и категорически не хочет строить планы на будущее. Жизнь Лики Кремер четко поделена на деловую и личную. Делами Лика занимается в Москве, а семьей — в Амстердаме, где г-жа Кремер обосновалась вместе с мужем.

   — Лика, говорят, что в детстве вы отчаянно сопротивлялись обучению игре на фортепиано и всячески бойкотировали походы в консерваторию…

   — У меня есть такая особенность: когда на меня даже чуточку давят, я сразу начинаю упрямиться и могу отказаться даже от того, что, вообще говоря, мне нравится. Терпеть не могу, когда мною пытаются манипулировать. Сразу же из принципа делаю все с точностью до наоборот. Но в детстве я все-таки окончила четыре класса спецшколы при консерватории и сейчас с большим трудом могу сыграть какую-нибудь пьесу из “Детского альбома” Чайковского. Но явно не до конца. Так что мои музыкальные навыки плачевны, по крайней мере по сравнению со способностями пятнадцатилетнего брата (по маме) Лукаса, который играет прекрасно. Вот он музыкой был увлечен с малолетства и уже знает, кем он будет, в отличие от меня. И этим всегда вызывал у меня восхищение. Вот я, допустим, в свои 28 лет до сих пор не знаю, кто я.

    — Но какие способности вы в себе ощущаете?

   — Сложно ответить на этот вопрос. Во-первых, мне кажется, я умею и люблю общаться с людьми… Во-вторых, люблю и умею вдохновлять и организовывать и, в-третьих, я обожаю кривляться, обезьянничать, пародировать.

   — Благодаря этим качествам вы в пятилетнем возрасте попали в фильм “Карантин”?

   — Дело было так: однажды в нашу группу для дошкольников пришла ассистент с Киностудии имени Горького и попросила нас, каждого по отдельности, показать коротенький этюд-сценку: ты вроде бы собираешь грибы в лесу и вдруг видишь волка. Я справилась, и меня взяли в картину. И даже тогда мне пришлось услышать, что это меня папа устроил.

   — Ваша мама, пианистка, доцент Московской консерватории Ксения Кнорре, действительно воспитывала вас одна, отец не принимал в этом никакого участия?

   — Ну не одна, у меня еще большой ассортимент бабушек. А папа появлялся примерно раз в год — как Дед Мороз. Я помню его по коротким приездам с подарками. Только начиная лет с 13 мы стали регулярно переписываться, и в каждом письме он терроризировал меня вопросом: “Кем ты будешь?” И по сей день он провоцирует меня подобными вопросами. И тем самым очень много мне дает. Пускай я общалась с ним раз или два в год и по нескольку минут, но это общение всегда было очень важным... С ним всегда очень интересно, он, например, умеет невероятно талантливо дарить подарки. Он не просто вручал мне коробочку, перевязанную ленточкой, а каждый процесс дарения превращал в шоу. Допустим, приезжая в Москву на неделю, он каждый день мне преподносил по маленькому подарочку, тем самым растягивая удовольствие. Правда, я ждала машинку с дистанционным управлением или какую-нибудь шмотку, а папа считал нужным привозить мне из-за границы домик “склей сам” или что-нибудь, что он считал полезным. Видимо, отец испытывал чувство вины, оттого что мной совершенно не занимается, и таким образом пытался меня воспитывать. То есть сполна отработать роль отца хотя бы за неделю. Наверное, моему мужу не повезло, потому что я от него тоже постоянно жду неожиданных презентов и сюрпризов.

   — И вы не помните прогулки с папой на елку, в зоопарк, в кино, в театр?

   — Папа уехал, когда мама была беременной, и долгое время он был невъездным в Советский Союз. И мог приезжать очень редко и только по путевкам вместе с иностранными туристами, поэтому период, когда я была совсем крохотной, он почти не застал. А потом уже мы вместе с мамой ходили к нему на концерты… Но один раз мы с папой все-таки были в зоопарке. Я, правда, помню не зверей, а эпизод с лотерейным билетом. Я буквально заставила папу купить мне лотерейный билет, и мы выиграли десять рублей. Папу потряс не столько выигрыш, а то, как я его разделила: я отдала 5 рублей ему — за то, что он купил билет, и 5 взяла себе — за то, что я его уговорила. Думаю, это был как раз тот момент, когда у папы впервые зародились какие-то отцовские чувства вместо простого ощущения долга. Я тогда еще не ощущала его родным, близким человеком — слишком редко мы виделись. Лишь гораздо позже мне стало важно, чтобы он ценил меня, гордился…

    — Неужели у вас все-таки не было обиды на отца?

   — Мне кажется, у детей она обычно возникает, если мама говорит ребенку, что его отец плохой. Моя мама никогда ничего плохого об отце не говорила. И я, наверное, только год назад толком разобралась, что у них были за отношения. Случилось это благодаря переводу с немецкого на русский язык папиных мемуаров. Он вслух переводил их с немецкого на русский, а я записывала и на ходу редактировала.

   — Ваш отец — человек мира, но где находится его дом?

   — Его у него попросту нет, и, по-моему, он уже страдает от этого. Вместо того чтобы уставшим притащиться в свой угол, он прибывает в очередную безликую гостиницу. Но по-прежнему продолжает болтаться по странам и континентам. Он — сама неожиданность. Так, я даже не надеялась, что у него получится успеть на мою свадьбу этим летом, но он тем не менее приехал в самый последний момент, чтобы меня поздравить, хотя сам категорически против всяких узаконенных союзов. О том, что отец будет присутствовать на торжестве, я узнала, только уже войдя в посольство в Гааге для регистрации брака. И чуть не свалилась с каблуков от неожиданности.

   — Я тоже вас поздравляю со столь значительным событием и хочу узнать историю счастливого знакомства.

   — С Алешей Огринчуком мы познакомились в поезде. Алексей хоть и живет постоянно в Голландии, но русский. По иронии судьбы он тоже музыкант, окончивший Парижскую консерваторию, один из лучших гобоистов в мире. Он солист нидерландского “Концертгебау”, но также имеет и серьезную сольную деятельность, путешествуя по миру с одной концертной площадки на другую. Так вот, два года назад я снималась в жутком фильме “Матрешки”, но получала настоящий кайф от того, что имела возможность на протяжении года жить в центре Европы, ездить по ее столицам и в конце концов скопить на голубой “Ситроен”. И вот в одну свободную неделю я не поехала в Москву, а решила позвонить отцу и предложить встретиться. Он был во Франции, очень мне обрадовался и сказал, что если я приеду на следующий день, то смогу доехать от вокзала до гостиницы на машине, которая будет встречать Огринчука. Я слышала раньше эту фамилию и знала, что этот музыкант не раз играл с папой. Мне не хотелось ехать в поезде до Парижа одной, поэтому, с трудом отыскав телефон этого музыканта, я буквально заставила себя ему позвонить. Увидев Алексея, я вовсе не влюбилась с первого взгляда, а подумала: какой хороший, смешной мальчик. Пять часов мы проговорили без перерыва и расстались друзьями. А у меня закрались подозрения: я ему понравилась или мне это только показалось? И стала искать подтверждений. В следующий же выходной я, делая вид, что хочу срочно увидеть папу, помчалась в Амстердам, но Леша, оказывается, и тут меня обогнал — уже уехал. Мне ничего не оставалось, как ждать вечернего обратного поезда на Антверпен. Я сидела с папой в кафе, ходила по магазинам и тихо ненавидела этого идиота, который заставляет меня так мучиться. Я уже возвращалась на вокзал, как вдруг у меня зазвонил мобильный, и Леша на том конце провода стал умолять меня дождаться его. Он успевает, и еще за минуту до отхода поезда мы все продолжаем говорить ни о чем, а когда состав трогается с места, Леша неожиданно запрыгивает ко мне в вагон и уезжает вместе со мной. И это притом что на завтра у него намечен ответственный концерт в главном зале Амстердама вместе с моим папой. Все вдруг стало ясно: я получила ответ на свой вопрос. Он сошел в Гааге и отправился обратно, а я, довольная своей победой, поехала дальше.

    — Где вы обосновались в Амстердаме?

   — Недавно мы купили квартиру. Теперь я живу полмесяца в Москве, полмесяца в Голландии. Но мне тяжело, когда я ничего не делаю. Хотя работу я время от времени нахожу и там — вот сейчас пишу репортаж о Голландии для одного российского глянцевого журнала. Потихоньку учу голландский язык и уже кое-что могу сказать. Причем запас слов у меня явно больше, чем у мужа, который прожил в этой стране шесть лет.

   — С мальчиками в детстве вы дружили?

   — Да, но и тут иной раз норовила подарить кому-нибудь фломастеры, чтобы наша дружба стала крепче. Первое серьезное чувство меня настигло в девять лет. Его звали Саша, мы вместе ходили в кино, я ездила к нему на “Бабушкинскую” со своего Ленинского проспекта, и мы уже были знакомы с родителями друг друга и даже договорились пожениться, когда вырастем.

   — Но все произошло несколько иначе, и в 13 лет вы оказались во французском интернате. Почему вас туда отправили?

   — Это опять папина идея. Я была как раз в этот момент полностью предоставлена самой себе, так как моя мама с мужем занимались только что родившимся у них ребенком, и “кутила” дни напролет с компаниями друзей-ровесников и ребят постарше. Как-то раз мы умудрились даже разбить мамину люстру, потому что играли в спальне в футбол. В этом возрасте я уже позволяла себе приходить домой в пять часов утра, потому что всю ночь мы танцевали в известной тогда дискотеке “Мастер”. И всю водку в своей жизни я выпила именно в тот период, с тех пор больше не пью. Мне кажется, что я всегда была самостоятельной, но в те годы, от греха подальше, папа и определил меня на год в учебное заведение в тихой нормандской провинции. Для меня это стало самой настоящей пыткой, я приобрела там кучу комплексов. Основная проблема заключалась в том, что мне “урезали” привычную свободу, там нужно было соблюдать режим, и потом я не говорила на языке и поэтому не могла ни с кем общаться. С другой стороны, я должна быть благодарна отцу: с тех пор без проблем болтаю по-французски. Впрочем, как и по-английски, который я практиковала сначала в лондонской языковой школе, а затем в Нью-Йоркской академии кино.

   — А что вас сподвигло учиться режиссуре за океаном?

   — После того как я окончила актерский факультет Школы-студии МХАТ, курс Олега Табакова, я была совсем не в радужном настроении: мастер нами уже особенно не занимался, и у меня было ощущение, что я ничего не умею… Да, я играла как актриса и в “Табакерке”, и в Театре на Перовской, и в различных антрепризах. Я состою в актерском агентстве, благодаря которому и появилось в моей жизни телевидение, когда редакторы искали девушку-соведущую в пару к Молчанову, но тем не менее я никогда не считала себя гениальной в этой профессии, поэтому решила немного поменять стезю. Сама позвонила Александру Наумовичу Митте и напросилась в ассистенты. Сутками я писала с ним сценарии, прячась от остальной жизни, и потом, пять лет назад, в Америку полетела, чтобы набраться еще опыта. Там я ходила на лекции в Нью-Йоркский университет и параллельно училась в своей академии, после чего сняла по своим сценариям три короткометражки. Теперь они лежат дома, и я их никому не показываю, хотя столько сил и нервов у меня заняла эта работа… Это был очень насыщенный период, по окончании которого я сделала окончательный для себя вывод: я не режиссер.

    — Каким вам видится ваше будущее?

   — Не знаю, стараюсь жить сегодняшним днем. Я патологический трудоголик, совершенно не в состоянии сидеть без дела. Но я же не могу ходить по “Мосфильму” в поисках ролей, а когда мне звонят с предложениями, то я всегда нахожусь либо в Амстердаме, либо тут, но занята на съемках. Это замкнутый круг. А что касается собственной программы, то однажды мы с моим другом уже придумывали передачу. Она шла около года, а меня даже в титрах не было, и денег я так и не получила, хотя идея принадлежала мне. Но к тому времени я уже укатила в Америку, и мне было плевать. И, к слову, меня сейчас вполне устраивает мой “летучий” график. Говорят, что театральное закулисье очень схоже с телевизионным. Это томление по неосуществленным желаниям, зависть, уязвленные амбиции, короче, атмосфера тягучести и гниения… И я боюсь слишком серьезно относиться к театру и телевидению, чтобы не увязнуть в этих чувствах зависимости и не начать вдруг хотеть занять чужое место.