П.М.: Вам тяжело дается узнать, кто есть кто?

Т.О.: Легко. Я же сумасшедшая - у меня все по-своему. Говорят, надо пуд соли съесть, чтобы узнать человека. А я могу по рубашке, по походке, по тому, как волосы уложены, все сказать о человеке. Не нужно никаких пудов. И потом в обществе есть классовое деление. Расскажу вам такой случай. В одном крупном интеллигентном русском городе у меня был концерт. Аншлаг. Все замечательно. В первом отделении я знакомилась со зрителями, а во втором пела свои последние песни. Когда я пою, то в зал не смотрю. А тут в первый раз опустила глаза вниз и вижу в первом ряду сидят зрители и грызут семечки. Разве это не показатель?

П.М.: Чувство зависти вас преследовало долгие годы. Как вы, хрупкий и ранимый человек, с этим жили?

Т. О.: Да, мне завидовали. А я страдала в одиночестве. Чуть не спилась. Ведь как получается - вроде ты и не пьешь, но каждый вечер кто-то приходит, причины находятся, и ты незаметно вползаешь в пьянство. Но это все в прошлом. Уже сорок лет я занимаюсь йогой.

П. М.: Что стало причиной для такого нестандартного увлечения?

Т. О.: Состояние здоровья печень торчала чуть не на километр, желудок не переваривал сырую воду, стенокардия, что-то еще. После лагеря я весила сорок восемь килограммов, все дочкины вещи были мне в пору. Начала читать специальную литературу, в те времена ее трудно было достать. Так и началось. Теперь сижу в позе "лотоса", принимаю контрастный душ. Из еды предпочитаю каши, пью фильтрованную воду, чай. Кофе исключен. На голове сейчас уже стараюсь не стоять. Возраст не тот. Главное, чтоб не было маразма!

П. М.: А как бы вы его определили?

Т. О.: Как и все. Если внезапно человек говорит: "Ой! Какие тучи! Буря же за окном!" - а я поворачиваю голову, и никакой бури в помине нет, значит, у него маразм. Моя дочь удивляется "Мамуля, ты забыла это, ты забыла то!" А зачем оно мне надо? Я помню только то, что нужно для писательского труда. А все остальное выбрасываю из головы. Иначе голова треснет.

П. М.: Как вам удалось сохранить ясность ума?

Т. О.: Благодаря здоровью и здоровому образу жизни.

П. М.: Я знаю, что вы вегетарианка.

Т. О.: Причем вегетарианка по убеждению. Однажды я видела, как убивали теленка, как он вырывался. А когда кур убивают, они еще минут десять без головы по двору бегают. У моего американского учителя Брэгга описано, как на бойню везут скот. Животные мечутся в вагонах, молодые быки пытаются выпрыгнуть. Что там творится! Из вагонов их по одному загоняют в узкий проход. Хотя на бойне нет запаха крови - там убивают электричеством, - они все равно мечутся. Вы представляете, что проис-ходит внутри у этих животных? Это уже не мясо, это - отрава! И теперь, когда другие едят мясо, мне это неприятно. Представляете, берут кусок только что убитой свиньи, наверное, с глистами, кладут на раскаленную сковородку, потом втыкают в него вилку - а по тарелке течет кровь! Мне от этого дурно. Интеллигентные люди свинину, извините, не едят. Сколько раз надо ударить рыбу молотком по голове, чтобы она перестала биться? Попробуйте один раз - купите и убейте. А потом зажарьте ее. Думаю, вы не станете ее есть. Поэтому к вегетарианству я подошла сознательно.

П. М.: Расскажите подробнее о вашем меню.

Т. О.: Я сыроед, питаюсь раз в сутки, ем только свежее. По моей системе нельзя есть до тбго, пока солнце не будет в зените. Потому что с двенадца-ти ночи до двенадцати дня организм пищу не усваивает, а выбрасывает. Сначала можно съесть что-нибудь вкусненькое, а на самое последнее - травку. Не так, как у нас принято щец нажрутся, да еще с белым мягким хлебом! Потом все это в нас гниет. Поначалу было очень трудно. А теперь все мои друзья, у которых есть дачи, привозят мне липовый цвет, смороди-новые листья - я их завариваю и пью без сахара с дешевыми сухариками или сушками.

П. М.: В Татьянин день к вам приходит много друзей и вы накрываете праздничный стол.

Т О Да. В Татьянин день приходят все мои друзья. Я называю их окуневками. Когда меня забрали, им было по пятнадцать лет. Они - единственные - потихоньку навещали мою маму и посылали мне чеснок в лагерь. Их матери ничего не знали. Когда я вернулась, они стали уже взрослыми. В Татьянин день все они приходят ко мне. Для друзей я готовлю фирменное блюдо. И все приходят не столько на Татьянин день, сколько на мои суточные щи! Рецепт этих щей я нашла в поваренной книге, изданной еще до революции. Суточные щи должны сутки преть. Я сама иду на рынок, выбираю три сорта мяса, самую лучшую кислую капусту и начинаю готовить их с вечера. На ночь закутываю в старый деревенский тулуп, и так они стоят и млеют до прихода гостей. Получается, как в ресторане. Под водку гости съедают целое ведро! Его мне привезли из Прибалтики - белоснежное, нигде не отколотое. Я его хорошо вымываю и в нем варю свои знаменитые русские щи.

П. М.: Расскажите о своих друзьях.

Т. О.: Среди них нет людей искусства. Я их не люблю, и они кажутся мне чужими. И не потому, что я высокомерная. Я ненавижу в людях лесть, меня от нее выворачивает. Ненавижу комплименты, подхалимство и бестактность. Не люблю надоедливых людей, не умеющих вести себя в обществе. Мои друзья не такие. Их можно назвать интеллигентными. Прежде всего у них внутренняя культура. Она определяет решения и убеждения человека.

П. М.: Вы человек жесткий?

Т. О.: Скорее убежденный. В моей убежденности есть сила, которая многих настораживает и отстраняет от меня. Я всегда, даже в лагере, отстаивала свою правоту, несмотря на то что нас считали лишенцами и отщепенцами.

П. М.: Вы мечтали стать актрисой?

Т. О.: Я никогда не думала об этой профессии. Папе она не нравилась. Мой брат Левушка учился в архитектурном институте, и я думала, что пойду этим же путем.

П. М.: Расскажите, как вы попали в кинематограф.

Т. О.: Иду по улице. Подходят двое и предлагают сняться в кино. Я гово-рю: "Мой папа против". Я всегда и во всем слушалась папу. Поэтому отказалась. А уж потом, когда снимали "Пышку", меня разыскали вновь. Семья наша тогда очень бедствовала, и я согласилась.

П. М.: Чем вам запомнились первые съемки?

Т.О.: Режиссер Михаил Ромм- это был его дебют в кино- плохо понимал, что и как надо снимать. Он больше присматривался к актерам. А там было у кого поучиться: Раневская, Горюнов. Съемки шли на "Мос-фильме". Зимой 1934 года там не было ни отопления, ни света. Свет давали изредка и только по ночам. Тогда-то и звучала команда - "Мотор!". В одной сцене актеры должны были есть курицу. Нас предупредили, что есть надо понемногу, потому что будет несколько дублей. Но куда там! Едва только прозвучала команда "Мотор!", как мы накинулись на бедную птицу и в считанные секунды съели ее. У меня всегда был хороший аппетит, а в то время еды не хватало, да я еще была кормящей мамой.

П. М.: Если бы все начать сначала, вы бы стали снова актрисой?

Т. О.: Ни за что и никогда не стала бы артисткой. Никакой независимости, одни унижения и полная неудовлетворенность. Мне было обидно, когда мою роль уводили у меня прямо из-под носа. За свою жизнь я сыграла очень мало ролей. В принципе я до сих пор не знаю, за что меня любил народ. Ведь ничего интересного я не сыграла. И очень удивляюсь, когда сейчас мне приходят письма от двадцатипятилетних юношей. Никто из них ведь не видел меня. Мне никогда не нравилось то, что я делала. Я называю наше советское кино кинематографическим Уолл-стритом. В нем все режиссеры снимали своих жен. Наше поколение - Зоя Федорова, Валя Серова, я - оказалось в трагической ситуации: мы были без мужей. Поэтому если говорить о чистом кинематографе, то у нас его не было.

П. М.: Съемки в кино принесли вам много разочарований?

Т. О.: Разочарований не было. Поначалу я относилась к кино как к воз-можности заработать деньги. Но потом, когда я увидела "Пышку" на экране, что-то внутри меня шевельнулось. У меня есть две мечты. Хочу сыграть Екатерину Вторую в зрелом возрасте. Это была потрясающая женщина! Великая! Не русская по крови, но более русская, чем все ее фрейлины. И сыграть современную женщину-прокурора. Умную, все пони-мающую. В этой профессии стягивается вся фальшь нашей жизни.

П. М.: У вас почти не было положительных ролей. Режиссеры любили снимать вас в отрицательных амплуа.

Т. О.: Снимать интеллигентную женщину в отрицательных ролях! Такое мог придумать только коммунизм. Да, я не могла играть рабочих и крестья-нок. Но есть же другие замечательные роли.

П. М.: Мы вместе были на последнем съезде Союза кинематографистов. Вы говорили, что многое вас удручает.

Т. О.: Да. До чего допер коммунизм! Там собрался цвет интеллигенции, но цвет жалкий и затюканный. Очень хорошо сказал министр: "Из пре-зидиума вижу одни седые и лысые головы". А как одеты?! Нарочно не придумаешь! Это был сбор каких-то одноруких и одноногих людей. Мои разваливающиеся ровесники делают вид, что меня нет, что я умерла, и даже не подходят ко мне. А ведь на улицах люди узнают меня. Михалков, возможно, единственный, кто может вытащить кино. Он хитрый, умный. Они с министром явно что-то задумали. Может быть, прикроют эту никому не нужную лавочку, разгонят четырехтысячную кодлу - без ла-герного словечка не обойтись! Все они ненавидят Никиту Михалкова и завидуют ему так, что от зависти себя могут укусить. Но все равно за него проголосовали.

П. М.: Кто может служить эталоном мужчины вашей мечты?

Т. О.: Конечно, мой папа. Арсений Тарковский. Хемингуэй. Это был мужественный мужчина! А с точки зрения интимной близости - порода, вкус, такт, духовный мир, очарование, обаяние... Мне нравятся интеллекту-альные мужчины, которые мыслят, с которыми интересно разговаривать. Ведь в постели проходит меньшая часть суток.

П. М.: Всю жизнь мужчины влюблялись в вас. А вы?

Т. О.: Я тоже влюблялась часто. Но часто и разочаровывалась так, что зубы начинали ныть И все проходило. В семнадцать лет я безумно увлеклась своим первым мужем. Дмитрий Варламов учился во ВГИКе. Он на коленях умолял меня выйти за него замуж. У нас родилась дочь, а через три года, мы развелись Он был не "нашего круга", убежденный комсомолец. Папа предупреждал, что из этого брака ничего не выйдет. Когда папу аресто-вали, Митя тут же побежал в партком оправдываться, что он не разглядел врага народа. Второй Мой муж, писатель Борис Горбатов, совершил краси-вый, благородный поступок. Он спас нашу семью of голода. Я испытывала к нему чувство глубокой благодарности. Когда у меня всех арестовали, он предложил мне выйти за него замуж. При всем своем благородстве и хоро-шем характере он был коммунистом и трусом. Когда меня арестовали, он тут же развелся со мной. И только в лагере я повстречала свою самую большую любовь и была счастлива.

П. М.: У вас есть поклонник с юных лет. Расскажите о нем.

Т. О.: Во время одной телевизионной передачи мне позвонил мужчина и спросил: "Вы помните ваш приезд в Горький в 1938 году? Вашу премьеру и банкет после нее? Помните, кто сидел от вас справа?" Голос искренний и совсем не стариковский Мы стали вспоминать события шестидесятилет-ней давности. Во время банкета он предложил мне посмотреть Горький и на своей машине отвез меня покататься. Мы стояли на набережной Волги и целовались. "Помните, какие мы вернулись на банкет?" - спросил он. Я все это помнила. Он думал, что я давно умерла, и очень обрадовался, увидев меня по телевизору. Я решила, что нам обязательно надо встретиться. Я ждала, что придет какой-нибудь старикан Сколько же ему лет, если в 1938 году он уже был главным архитектором автозавода и у него была машина? Оказалось, восемьдесят девять. Он на пять лет старше меня. Бодрый, спокойный, с чудным голосом. Он занимал большие должности, партизанил, был ранен, восстанавливал Великие Луки. Полная грудь орденов. Это же надо такая встреча!

П. М.: Какие качества вы не терпите в людях?

Т. О.: Подлость. Я железная, как кровать. Подлецов органически не выношу! Человек должен уметь держать слово и быть порядочным. Честным и порядочным. Упаси Бог, чтобы я соврала! Меня папа так порол за обман! Если я что-то сказала, то сделаю это, живая я или мертвая! А метаться влево-вправо у меня не получается Это, конечно, не относится к гениям - как сейчас выясняется, они совершенно ненормальные люди.

П. М.: Что для вас сейчас труднее всего?

Т. О.: Быт. Он заедает меня, отнимает время и ограничивает возможность писать книгу. Я не могу приспособиться к этой жизни. Поэтому и уезжаю на дачу.

П. М.: Вы плачете?

Т. О.: Редко. От глубокой обиды. Или от эмоций.

П. М.: Какой стиль в одежде предпочитаете?

Т. О.: Элегантность. Моду не выношу. Мода - это страшно. Женщины становятся стандартными, и их невозможно отличить друг от друга. Будь я мужчиной, я бы никогда такую не захотела.

П. М.: Татьяна Кирилловна, как бы сложилась ваша жизнь, если бы вас не арестовали?

Т. О.: Однажды у нас с друзьями зашел такой разговор. Я сказала, что стала бы народной артисткой СССР, депутатом Верховного Совета и лауреатом всех возможных премий. Мои друзья расхохотались - настолько дикой им показалась эта мысль. Я жила не в своем обществе, не в своем времени и не с теми людьми.