ТВОРЧЕСКИЕ ПОРТРЕТЫ

 

Всеволод Санаев




 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я

   

Всеволод СанаевВСЕВОЛОД САНАЕВ

Поделюсь одним своим наблюдением. С некоторых пор актеры-мосфильмовцы почти перестали говорить: иду на студию, в театр или еду на съемки, на озвучание. Они говорят: иду на работу, я с работы, у меня - сегодня работа. Слово это, «работа», как бы заряжено в их устах отрицанием расхожих представлений об актерской профессии как о сплошном срывании «цветов удовольствия»...
Так вот, это определение работа с максимальной органичностью, с абсолютным достоинством прилаживается к повседневности Всеволода Васильевича Санаева, хотя он как раз употребляет его с осторожностью, предпочитая о своих кинематографических и театральных делах изъясняться традиционно. Понаблюдайте за ним хотя бы на улице, где-нибудь в районе метро «Аэропорт», или на подступах к Союзу кинематографистов, или перед проходной «Мосфильма», и вы убедитесь, как просто и легко растворяется он в будничном потоке города. Не прославленный мастер, отмеченный почетом, рассекает толпу, а торопится по делам немолодой человек, живущий в том же ритме, что и тысячи вокруг него. Наверное, вот так же деловито и сосредоточенно без малого полвека тому назад промерял шагами расстояние тогдашней «трамвайной» Москвы студент ГИТИСа, потом актер МХАТа Сева Санаев...
Принято считать, что биография маститого, увенчанного званиями и наградами артиста в ретроспекции обязательно эффектна. Словно трогательный и поучительный сюжет... Тут и случай, который помог определить жизненный путь. И годы волнующего общения с учителями-корифеями. И первые шаги на прославленной сцене. И первая роль на экране. И утро, когда наш герой «проснулся знаменитым». И осуществленные мечты. И дерзкие, наперекор годам, планы. Сюжет этот, наверное не про Санаева.
Попробовал бы я так рассказать о нем, и Всеволод Васильевич, человек на язык острый, обязательно прокомментировал бы его соответственно. Реальная жизнь народного артиста Всеволода Санаева проще и потому интереснее, полнее. Начну с середины. Когда артист сыграл в 1963 году подряд роли Сиплого в «Оптимистической трагедии» и Сазонова в фильме «Это случилось в милиции», успех был настолько впечатляющим, что заговорили о втором рождении Санаева. Восторг, энтузиазм (у некоторых — недоумение), что-то вроде внезапного открытия. Второе рождение... Открытие... А за плечами артиста 50 лет жизни, из коих более 20 отданы театру и кино. А в послужном списке роли в спектаклях Художественного театра и Театра имени Моссовета, в заметных фильмах. Долгие годы, многие роли, без яркого света признания, без фанфар. Как с ними-то быть? Как обозначить их в биографии артиста? Оценить без запоздалого удивления (не слишком ли долго присматривалась к нему судьба?) и без участливой вежливости (успеху, дескать, предшествовал важный период накопления мастерства и опыта).
Есть, впрочем, критические работы, посвященные творчеству артиста, в которых значение «скромных» лет его жизни обдумано серьезно и всесторонне. Хочу, например, напомнить о напечатанной семь лет назад в журнале «Искусство кино» статье Е.Стишовой. Еще ответом на вопросы о жизни до «утра славы» могли бы послужить знаменитые среди кинематографистов санаевские байки о прошлом. Они рождаются обычно полуэкспромтом: в самолете, в купе поезда, в гостиничном номере, в кулуарах какого-нибудь совещания. Санаева обычно подначивают: расскажи, вспомни. И он с удовольствием начинает излагать свою «одиссею» по сценам, гримерным, съемочным площадкам, по городам и весям. Возникают колоритнейшие подробности ушедших времен. Прорисовываются озорные портреты людей знаменитых и безвестных. Вот бы телевидению зафиксировать эти устные рассказы артиста! И название для них уже есть, оно подсказано интонацией санаевских воспоминаний: «Записки счастливого человека». Да Всеволод Васильевич Санаев говорит о прожитом, увиденном, испытанном с какой-то особой свободой юмора, радости, которая рождается жизнью осмысленной, жизнью, отданной беззаветно и бескорыстно любимому делу. Театр всегда был его домом, кинематограф был и остается его любовью. И театр и кинематограф украшали его жизнь сумбурным уютом, развивали в нем щедрость, приятие жизни. Не видел ранних работ Санаева на театре и не могу судить о них. На экране помню его отлично во многих фильмах. Играл он действительно очень долгое время в основном небольшие роли.
Сейчас не стоит юбилейного тона ради укрупнять, скажем, образ его лесоруба в «Волге-Волге». Одна из многих эпизодических ролей классической нашей кинокомедии. Но изыми этого молодого бородача из веселой композиции фильма, и словно прорыв на полотне образуется. Так жил, так и играл Всеволод Санаев в своих довоенных, военных и первых послевоенных фильмах, занимая в них лишь ему одному присущее место. Когда вызреет, выстроится объемная, всеохватывающая история советского кино, в ней обязательно будет глава об артистах, которые не стали героями своего времени, но образ времени оказался бы неполон без созданного ими. Много таких важных имен в золотом фонде нашего кино: Иван Новосельцев, Степан Крылов, Иван Кузнецов, Петр Масоха, Пантелеймон Крымов... Что ни творческая судьба, то документ времени. Вот и сделанное Санаевым за первую четверть века работы — его вклад в копилку времени. Вспомните такие разные фильмы, как «Девушка с характером», «Сердца четырех», «Сельский врач», «Разные судьбы», «Возвращение Василия Бортникова». Вспомните глаза, улыбку, интонацию Всеволода Санаева. И тогда величественная История станет понятнее и ближе вам. Конечно, не стоит идеализировать давнее. Были и роли — не радость, а профессиональная поденщина.
Бывали и минуты предчувствия успеха, однако не случившегося. Так, по-новому, не ко времени пришлась и потому недооценена была хорошая лирико-бытовая комедия И. Пырьева «Любимая девушка», где Санаев сыграл первую свою большую роль. Это ведь не всякий раз бывает, чтобы запрос времени совпал с тем, что может предложить художник. Время подарило артисту Санаеву простор для самовыражения на рубеже 50-х и 60-х годов. Подошли роли (старшина Козлов в фильме «Пять дней — пять ночей», отец поэта в «Песне о Кольцове»), в которых знакомый облик прежних героев обрел «углы» человеческой неординарности. Потом был Сиплый Вс. Вишневского. Образ, не просто созданный виртуозно, образ той пробы сложности, что оказалась доступной и необходимой киноискусству современному, обогащенному опытом человековедения, опытом постижения парадоксов истории. Что таков санаевский Сиплый? Не только мразь, подонок Он пена на волне революционной бури. Артист великолепно передал масштаб зловещей фигуры, порожденной эпохой и ею же отринутой. Здесь уместно заметить: Всеволод Васильевич Санаев — человек и художник негладкий. Он способен «взорвать» очевидное и общепринятое неожиданностью собственного отношения и суждения. Может быть, именно поэтому так покоряюще привлекателен он в образах майора Сазонова («Это случилось в милиции»), следователя Зорина («Возвращение «Святого Луки»), Гомозова («Скуки ради»).
Его герои—лучшие его создания — необъяснимы однозначно. Когда драматургия и режиссура предлагают артисту подобное решение образа, Санаев всегда оказывается Санаевым. Самое убедительное тому свидетельство—роли Всеволода Васильевича в фильмах В. Шукшина. Это не просто мастерские работы. Это то, что остается надолго, то, что прочно вносит имя артиста в историю нашей культуры. Всего три роли: старик Воеводин в фильме «Ваш сын и брат», председатель колхоза Матвей Рязанцев, герой новеллы «Думы» из «Странных людей», профессор в предпоследней авторской работе В. Шукшина «Печки-лавочки»... Могла свершиться и четвертая: отец Степана Разина в задуманной кинотрагедии о народном герое... Всего три роли, но сколь широко и ясно открылась в них сложность мировосприятия Шукшина и Санаева, сколь своеобразно и пронзительно прозвучал мотив жажды нравственной цельности и гармонии в мире современника нашего, в нашем с вами мире. Было время, когда идеал Василия Шукшина мы понимали до обидного просто, вольно или невольно приписывая ему идиллические, «патриархальные» представления о народной морали. Да Шукшин верил в святость нравственных истоков своего народа, в крепость корней, благотворно соединяющих прошлое, настоящее и будущее. Но сила и свет его таланта в мужестве понимания необратимости гигантских перемен, происходящих в народной жизни сегодня. Живым воплощением этого мужества и стал санаевский Ермолай Воеводин. Он не «патриарх», тоскующий об ушедшем, боящийся нового. Он не просто защитник «деревенского» и противник «городского». Его тревога за сыновей — тревога за измельчание человека, предающего свое назначение на земле. Не «где ты живешь», а «как ты живешь» — вопрос, который Шукшин и Санаев требовательно, взыскующе обращают и к героям и к зрителям. Облагораживающее смятение человека, желающего определить свое достойное место в быстротекущей, в быстроизменчивой жизни, оказалось главным свойством личности Матвея Рязанцева.
Всеволод Санаев безбоязненно подчеркивает чудаковатость, странность этого своего героя. Поначалу еженощные думы Матвея о том, помянут ли его потомки, как вспоминает он сам Степана Разина, вызывают эффект комический. Расстаемся же мы с Матвеем Рязанцевым как с героем, по сути, эпическим. Его чудаковатость и странность оставляют в конце концов ощущение необычайной цельности этого незаурядного человека. С этой точки зрения менее завершенной может показаться работа Всеволода Васильевича в «Печках-лавочках». Но ведь и фильм в целом для Шукшина был выходом в неизведанное, на новый уровень осмысления давно волновавших вопросов. В нем многое не завершено. Ведь, не забудем, этот фильм — предтеча «Калины красной». Действительно, после первых просмотров ленты казалось, что отношения героя, тракториста Ивана, и столичного профессора-языковеда как-то не прояснены, противоречивы. Но ведь в этой непроясненности и заложен смысл актерского дуэта Шукшина и Санаева...
Встретились, пытливо всматриваясь друг в друга, два человека, по-разному живущих, по-разному понимающих жизнь. Как же может быть между ними все просто и ясно? Санаев как раз и посмеивается над своим героем, изображает его нарочито умиленно в те мгновения, когда профессор Степанов самонадеянно думает, что уж он-то все про народ знает и понимает. Зато как трогательно сосредоточен Степанов в эпизоде прощания с Иваном. Многое перевернула в нем случайная встреча, не одну бессонную ночь будет он размышлять теперь о необъятности жизни. Необъятность жизни... Еще не раз эта тема отзовется и в более поздних созданиях артиста. В его комдиве Лукине (в «Освобождении», одном из сильнейших экранных образов войны). В директоре Плужине («Здесь наш дом»), бригадире сельских механизаторов Назаре Григоренко («Время — московское»).
Годы, роли... Как быстро свивается все это в клубок времени. Уж и голова седая и авторитет непререкаем, а жить-то, наверное, не проще, не легче, чем в пору надежд, ожиданий, первых свершений. Популярность обязывает: имя народного артиста хотят видеть на афишах спектаклей, концертов, творческих встреч. Обязывают и дела семейные: дети растут, уходят в собственную жизнь. Только ведь и от себя эту их жизнь не отстранишь. И обязывает профессия: вот предложили роль—какая она, соглашаться ли? Вот он идет, неотделимый от толпы. Встретит знакомого, обязательно приостановится и с неповторимой своей ехидцей спросит: «Ну, чего съежился?» «Да ничего, Всеволод Васильевич». «А чего съежился!»

Армен Медведев
Фото Николая Гнисюка

Журнал "Советский Экран" №4 февраль 1982 года .



 
[Советский Экран] [Актерские байки] [Как они умерли] [Автограф] [Актерские трагедии] [Актеры и криминал] [Творческие портреты] [Фильмы] [Юмор] [Лауреаты премии "Ника"] [Листая старые страницы]