В этом году Эсфири Ильиничне Шуб исполнилось бы 90 лет. Один из основоположников советской кинопублицистики, режиссер документального кино, она создала фильмы, отразившие важнейшие события в жизни нашей страны и мира. Среди них—«Падение династии Романовых» (1927), «Великий путь» (1927), «Россия Николая Второго и Лев Толстой» (1928), «Сегодня» (1930), «Испания» (1939) и другие. Лучшие фильмы режиссера вошли в золотой фонд советской и мировой кинопублицистики.
Мы публикуем воспоминания об Эсфири Шуб ее друга, известного советского поэта Маргариты Алигер.
Имя Эсфири Шуб было уже давно и широко известно, оно твердо числилось в первом ряду тех деятелей нашего искусства, которые заявили о себе в послереволюционные годы новым словом, широко и отчетливо прозвучавшим в мире. Я уже, разумеется, знала и уважала это имя, но впервые оно прозвучало рядом, нет, где-то глубже, вероятно, в самом сердце моем, когда я увидела фильм «Испания».
Испания, судьба и борьба молодой республики были, пожалуй, первым сильным потрясением для моего поколения, ровесников Октября. Гражданская война в Испании была первой войной в нашей судьбе, мы переживали ее горячо и взволнованно, писали о ней стихи и поэмы, мечтали участвовать в ней. Ежесуббот-не бегали мы в кинотеатр «Хроника» смотреть репортажи с испанского фронта. Когда же после трагического конца этой героической борьбы мы увидели фильм Эсфири Шуб «Испания», услышали в нем темпераментное и взволнованное повествование Всеволода Вишневского, это было не утешением нашего общего горя, а надеждой, вселяющей в сердце силы и веру в будущее. Тогда-то имя Эсфири Шуб стало для меня бесконечно близким и нужным. И когда мы где-то случайно встретились и нас познакомили, это было для меня очень значительным событием.
Итак, до войны мы были уже знакомы, и однажды я даже была у нее в гостях, обмирая от почтения и жадно вслушиваясь в каждое ее слово, робея и ничуть не преувеличивая ее доброго внимания и интереса ко мне, к моим молодым стихам.
Началась война. Не прошло и трех ее месяцев, как я получила известие о гибели мужа — он был на фронте с первых дней. Я осталась одна, нашей дочке не было еще и года, надо было жить и исполнять свои обязанности. Мне следовало найти силы для того, чтобы пережить горе так же. как переживали его миллионы других молодых женщин моей Родины. Так я и старалась жить в ту трагическую осень. Однажды, придя по делу в одно учреждение, я издали увидела Эсфирь Шуб. Мы находились в разных концах большого помещения, но она сразу заметила меня, решительно подошла ко мне и молча пожала мне руку. Слов не было. Никаких не было слов, но были глаза, такие, которые нельзя забыть, глаза эти навсегда врезались в мое сознание, в мою душу.
Вот с той-то встречи она и вошла в мою жизнь, навсегда, до самого конца, став другом в самом высоком смысле этого святого слова.
Умение дружить и быть другом,—пожалуй, тоже искусство и тоже талант, и Эсфирь Шуб была им щедро наделена. Чем тесней и ближе были наши отношения, тем ясней становились мне ее истинные масштабы, ее глубина, ее безмерность, безграничность ее человеческих и душевных возможностей. Общение с ней было для меня многократно умножено ее человеческими связями с людьми, бесконечно много значащими для меня и уже, увы, мне недоступными: она много лет работала с Мейерхольдом; Маяковский, увидев ее
работу, позвонил ей и позвал в гости, и они общались и были дружны до самого его конца. Я всегда об этом помнила, всегда понимала, что это значит. Она обладала драгоценным человеческим свойством: пристальным интересом к людям. Думаю, что именно эта пристальность, именно этот острый, в самую глубь проникающий интерес к людям отличает и ее творчество, делая его столь своеобразным и выразительным.
Для меня в отношениях с нею было драгоценно еще и то, что она вся целиком, безраздельно принадлежала тем годам, той эпохе, которая неизменно глубоко волновала и влекла к себе мое поколение и которую должны лучше знать наши молодые и юные современники— наши дети и внуки. Я говорю о неповторимых первых годах революции и неповторимых двадцатых годах нашего тревожного века. Шуб начала блистательно, потому что сумела понять, почувствовать и запечатлеть нечто самое дорогое и главное во времени, и вся ее дальнейшая жизнь шла по законам того неповторимого времени ее блистательного начала.
Она жила в старом арбатском переулке, на высоком этаже большого дома без лифта, в двух крошечных смежных комнатках почти без удобств. По нормам двадцатых да и начала тридцатых годов это было вполне естественно, и она никогда не помышляла о том, что эти, условия могут измениться. Всю жизнь много работая, она не вела никакого хозяйства и жила очень просто и строго, но, если приходили друзья, всегда умела от души принять и угостить их. Она ничего не хотела и не умела менять и ни в чем не хотела и не умела меняться, это было трудно. Стало отказывать здоровье, сдавало сердце, все больше времени приходилось проводить в больницах. Однажды, навещая ее, я завела речь о том. чтобы после больницы она непременно поехала в санаторий. Она отрицательно покачала головой. «Ну тогда поживите у нас на даче,— предложила я.— Вам непременно нужен свежий воздух». Она снова отрицательно покачала головой. «Что же тогда? — растерялась я.— Чего же вы хотите?» «Работы,— тихо и твердо ответила она.— Хочу повозиться с пленкой. Только тогда я почувствую себя здоровой». И я поняла, что она права.
Я сознательно не пишу о ней, как о кинематографисте, о ее неповторимой индивидуальности, о ее особенном кинематографическом видении мира. Я не считаю возможным писать об этом дилетантски, а профессионально написать не умею да и не считаю нужным. О работах Эсфири Шуб уже написано и будет написано еще много значительных и глубоких исследований, их знают и ценят во всем мире, ее работ не обойти даже тем, кто недооценивает и недопонимает время, их подсказавшее. То, что она сделала в советском кино, стоит нерушимо и незыблемо, как истинный памятник, и я полагаю, что лучшего памятника и высшей награды нет и быть не может.
.
Маргарита Алигер , Журнал "Советский Экран" №9 май 1984 года .