ТВОРЧЕСКИЕ ПОРТРЕТЫ

При жизни Высоцкий знал громкую славу. После смерти он завоевал наипристальнейшее к себе внимание, далекое от аффектации и пустого звона. Кажется, жизнь потому так сильно, так массово откликнулась Высоцкому, что в его творчество входила такой, какая есть. Самым разнообразным формам и свойствам жизни — веселым, печальным, очным, высоким, низким, грубым, страшным, прекрасным — был дан ход в поэтическое творчество.
В день одного из повторных показов телесериала "Место встречи изменить нельзя» произошло любопытное событие, скорее всего не замеченное самыми искренними и верными поклонниками Владимира Высоцкого. По второй программе ЦТ, не смел соперничать с популярнейшим зрелищем, демонстрировался полузабытый, ничуть не классический, хотя и вполне симпатичный, честный и мезаносчивый фильм «Наш дом», с участием весьма популярных в ранние шестидесятые Алексея Локтева и Вадима Бероева. Там есть сцена октябрьской демонстрации, во время которой герой неожиданно встречает однажды промелькнувшую в его жизни девушку. Боясь вновь ее потерять, он бросается к машине радиостудии — в микрофон окликнуть незнакомку. Так вот, в этом эпизоде, длящемся не более тридцати секунд, одного из радиорепортеров или, может, радиотехников играет Владимир Высоцкий. Естественно, не упомянутый даже в титрах картины и успевший произнести с экрана одну-единственную реплику.
Между двумя этими фильмами, между двумя программами телевидения все и уместилось — годы, эпоха, судьба Впадимира Высоцкого, из никому не известного выпускника Школы-студии МХАТ, из парня с Большого Каретного в пестром пиджаке букле и в кепке, сшитой в Столешниковом, превратившегося едва ли не в самого популярного в стране артиста, в человека, выразившего свое и наше время с откровенностью, отчаянием и любовью истинного сына страны.
Многие стремятся соответствовать этому есенинскому определению, многие кичатся сооим мнимым ему соответствием, Владимир Высоцкий просто был им. И когда снимался в роли незабвенного, неповторимого капитана Жегпова. И когда в джинсах и в свитере, надетом на голое тело, задавал себе и нам извечные вопросы принца Гамлета. И когда с гитарой наперевес выходил на неоглядные сцены дворцов и эстрады тесных клубов. И еще раньше, когда в коммуналках московского центра, в компаниях, шатавшихся тогда по городу, из кино в кафе, из гостей в гости, в битком набитых автобусах и трамваях находил своих невоплощенных, невыраженных героев, вслушивался в шепот и в крик, в скороговорку и в молчание окружающей улицы.
Все настоящие артисты и все поэты обязаны своим становлением и признанием самим себе. Но почти всегда кто-то заметил их в самом начале творческого пути, протянул им дружескую руку, по-всп за собой, выпестооал, взрастил, открыл новые возможности... Феномен Владимира Высоцкого в том, что он сделал себя, создал, сотворил совершенно самостоятельно. вопреки всем принятым вкусам и спожившимся в театральном, кинематографическом и литературном мире традициям. В самом деле, не считать же началом кинокарьеры его эпизод в «Нашем доме» или мимолетную ропь одного из монтажников ЛЭП в кдртинн «Карьера Димы Горина»' Не стань Высоцкий Высоцким, то есть поющим поэтом, бардом, шансонье, назовите, кчк хотите, песни которого километрами мотали катушечные магнитофоны всей стропы, разни пригласил бы его. выпускника совсем другой актерской школы, нашумевший, набиравший силы и славу Театр на Таганке?
Своим ни в какие рамки не влезающим, сто раз обруганным, под подозрение взятым, миллионы людей за живое взявшим творчеством он сам, без разрешения и без спроса, поставил режиссеров, поэтов и критиков перед фактом своего существования в искусстве. Можно было и возмущаться его уличной грубостью, воротить от него нос, но и разглядеть поразительные перспективы и резервы этой незаурядной натуры стало возможно.
Конечно. С Говорухин, К. Муратова, Г. Полоха, в конце шестидесятых приглашавшие Высоцкого на Заметные и даже главные роли в своих фильмах, были покорены его песнями, однако, к их чести, не скандально модную фигуру видели в нем. не «человека с гитарой», способного привлечь публику, а яркую, самостоятельную личность, сообщающую картине дополнительную глубину, дополнительный оттенок и подтекст. Высоцкий мог не петь ничего на экране (хоти нередко и пел), и все равно зал в любом образе, в любом перевоплощении воспринимал его не просто как хорошего актера, но как «того са-юго Высоцкого», создателя особого, тотчас отличимого, в сердце ударяющего мира.
Что же это был за мир? Да вроде бы самый что ни на есть непритязательный, обыденный,
переулочный, дворовый, барачный, если и экзотичный отчасти, то, как говорится, не по своей воле— ни сопдат, ни завербовавшийся на Север водитель десятитонного грузовика, ни тем более житель отдаленных мест, оказавшийся там не вполне по собственному желанию, романтической и тем более экзотичной долю свою не считают. Они и слов-то таких не употребляют. Их слова конкретны (даже если касаются порой и отвлеченных понятий): метель, пот, земля. пайка, пуля, дорога. Страстью, яростью, душевной энергией— всем этим мир Высоцкого действительно отличался при всей своей будничной непритязательности. И еще правдой, которая, по точной мыспи Андрея Битова, есть не что-либо противоположное общепринятому и разрешенному (в данном случае, например, песням А. Пахмутовой), а просто то, что есть на самом деле. То-то и оно, что работяги, ветераны, возвращенцы из «мест отдаленных», люмпены и бичи, о которых ипи в образе которых пел Высоцкий, давно и прочно сущетвовапи в реальной действительности и только в искусство по-настоящему, в истинном своем виде не были воплощены. А быть воплощенным в искусстве ни при хоть,— это насущная потребность живой человеческой души, социального слоя, общности людей. объединенных одной судьбой. Правдой этих людей, не льстивой, не заискивающей перед ними, и подкупил Высоцкий страну, Страна, во многом из таких вот нееоплощоиных людей и состояв-шая, узнала себя в ого балладах, притчах и сатирах, а узнавши, признала его своим. Сейчас никого не удивишь таким наблюдением, но помню, как пот двадцать тому назад поражала меня во время поездок по стране простодушная уверенность людей, что артист горел о свое время в тан-ке. воевал в штрафбате, шоферил на Полярном Урале, «срок тянул» на Колыме. Удивляться, повторяю, такой снятой наивности не приходится, интереснее задуматься над ее природой. Ведь сколько было и есть на свете кумиров и властителей дум. а ведь никого из них народ с собою, со своей судьбой, с тяготами своими и испытаниями, со всем тем. что пережил, но отождествляет А если и отождествляет. то как бы в рамках искусства, вот. мол. хорошие стихи, совсем как про меня .. Здесь же признание быпо буквальным — не просто про нас. но один из нас, такая складывалась душевная формулировка.
Известен гетцвский постулат о том, что поэт должен иметь происхождение, должен знать, «откуда он». Откуда Владимир Высоцкий — гадать не надо. Истоки его такие очевидные, такие понятные, такие близкие, даже, и в топографическом смысле, что серьезной критикой и вообще ровнителями народных традиций во внимание, как правило, не принимаются. Ревнители традиций и народного духа полагают, что настоящий художник может появиться на свет только вдали от проклятой столичной суеты, где-нибудь на сибирских просторах или на берегу полноводной северной реки. Высоцкий же и появился на свет, и жизнь прожил. и состоялся как певец и артист посреди самой что ни на есть московской суеты и спешки, о чем не уставал вспоминать в своих балладах, подобно всякому подлинному поэту безотчетно стремясь застолбить на пиитической ниве свой участок, свою собственную малую родину, выражаясь гоголевским языком, возвести в «перл создания». Нынешнему молодому человеку или, скажем, приезжему, заглянувшему любопытства ради в прилизанные, наглухо заасфальтированные дворы нынешнего центра, трудно проникнуться каким-либо особым теплом чувством ко всем этим заурядным городским строениям, бывшим меблированным комнатам и доходным домам, и уж тем более нелегко вообразить. что некогда, лет двадцать пять— тридцать назад, здесь бур-пила жизнь тесная, скученная. горькая, забубённая, откровенная и в радости, и в печали. Владимир Высоцкий оыл плоть от ппоти этой жизни, этого коммунального быта, их уличная романтика— в соответствии со своими вкусами — вдохновляла его на первые поэтические опыты, их расхожие маски он лицедейски примерял на себя, сбивая тем самым с толку строгих моралистов (аналогичный случай имел место с М. Зощенко, которого тоже отождествляли с его персонажами). идеалы дворовой нравственности определили собой заветный духовный стержень его творчества.
Странно, конечно, что приходится напоминать,— не только в скудеющем Нечерноземье, но и в подвалах, в бывших «нумерах», перенаселенных в былые времена «'барских» квартирах обитал самый что ни на есть неподдельный российский народ. который, между прочим, осознает себя народом, а не просто населением, именно тогда, когда обретает своего певца и выразителя.
Как известно, для народа и в народе запретных тем не существует. Не во всеуслышание — так вполголоса, не на собрании — так на кухне, но говорят, да и всегда говорили обо всем на свете, и анекдоты рассказывали по тому же самому поводу, по какому в газете была опубликована выспренняя статья, и песни пели и пюбипи порой совсем не те, какие с утра до вечера звучали по радио...
Надо думать, что и Высоцкий-то самую первую симпатию вызвал тем как раз, что уж очень его задиристые куплеты не походипи на принятую в эфире краснощеко-голубоглазую эстетику. А он, молодой, не отягощенный театральными успехами актер, а впоспедствии артист. славой именно что отягощенный, никаких общепринятых норм не соблюдал, эстетическими приличиями пренебрегал и даже а самые «застойные» времена пел о том. о чем ныне громко говорят и пишут. Насмешливые, иронические, ернические монологи и пародии без малейшей помощи средств массовой информации разлетались по стране не только на волнах остроумия и артистизма, они воспринимались как реакция на монотонную болтовню записных докладчиков, на византийские церемонии бесконечных награждений, на вымученные лозунги и а бюрократических недрах рожденные почины. Здравый смысл народа — вот что они выражали. А народ это безошибочно чувствовал. И словно бы заслонялся ими от трескотни профессиональных оптимистов. живую душу сберегал ими в абсурдной атмосфере глубокого удовлетворения и казенного протокола. Высоцкий, надо сказать, но так уж и обличал, в лучших традициях мудрого шутовства и непочтительного скоморошества он воспевал пусть неказистую. смешную, горькую, но неподдельно живую реальность и тем самым располагал к себе самые закрытые и суровые сердца. С помощью его песен люди глубже, трезвее и, как это ни странно, оптимистичнее осознавали время, в которое им выпало жить, и ппатили ему за это безграничной любовью.

Ан. Макаров

Журнал "Советский Экран " №3 февраль 1988 года