Страшная
смерть "веселой старухи"
Конец 80-х - начало трагического финала ее жизни. С головой становится все
хуже. Артистка теряет память. Развивается мания подозрительности. Нашлись люди,
которые пользовались ее плохим состоянием. Так, в ее доме появилась некая
администраторша Большого театра, которая заставила больную женщину переделать
завещание, забрала сберегательные книжки. В конце-концов великую актрису
"пристроили" в психушку. Из больницы Пельтцер так и не вышла.
У нее не было никакого актерского образования. И она первой
получила звание народной артистки СССР в своем театре. Сразу после прихода к
власти Гитлера она уехала в Германию. Первая ее роль на сцене — роль завзятой
картежницы. И в реальной жизни любители преферанса не раз просиживали в ее
квартире ночи напролет.
Из Театра имени Моссовета ее выгнали “за профнепригодность”. А из Театра сатиры
она ушла по собственной воле, не побоявшись на прощание обозвать главрежа
сумасшедшим стариком.
Образец неунывающей старости, Татьяна Пельтцер, казалось, не имела возраста. И
тем не менее 6 июня актрисе исполняется 100 лет.
Дитя кулис
У будущей великой русской актрисы мать — еврейка, отец — из немцев. Известный
киноактер и антрепренер Иван Романович Пельтцер занимает дочь в своих
спектаклях с ранних лет. В 9 лет смешная крошка выходит в спектакле “Камо
грядеши”, дальше работает мальчиком Сережей в “Анне Карениной”. Она тянет ручки
к матери, запутавшейся в любовных связях, и в зале чувствительные дамы рыдают
над судьбой ребенка.
Ольга Аросева:
— Я спрашивала ее: “Татьяна Ивановна, вы что же, в штанах мальчуковых играли?”
А она мне: “Нет, в своей ночной сорочке”. Иван Романович ее всему научил, и у
них были очень своеобразные отношения. Мы много вместе играли, и был у нас
такой обычай — найти 25 рублей на двоих, чтобы поужинать после спектакля в
ресторане ВТО. Небогатая закуска — рубленая сельдь, капуста, горячее, по 100
граммов водки. И вот иногда ее папаша там нас засекал. Это было так смешно,
когда он делал дочке выговор. Один раз я не выдержала и сказала: “Папаша,
простите, вы тоже сюда ходите”. “Настоящий актер, — ответил он, — после
спектакля не может прийти домой, нажраться пельменей и лечь спать. Он идет с
товарищами в ресторан обсудить, как играл. А вы здесь жрете винегрет и
говорите, кто с кем живет”. “Ладно ханжить, папаша. Мы тоже о творчестве
говорим”, — сказала ему Татьяна. Но очень уважительно, она была с ним только на
“вы”.
Он влюблялся, женился, оставлял квартиры молодым женам и даже жил в общежитии
нашего театра, в комнате дочери. Татьяна Ивановна тогда перебралась к матери.
Но пока этого не произошло, Татьяна вовсю занимается профессией. В 20 лет
открывается ее профессиональный стаж. И тут надо сказать, что упорным карьерным
ростом он не отмечен. Во всяком случае, в трудовой книжке список театров, где
она не удержалась — Передвижной театр политуправления, труппы Нахичевани,
Ейска, Колхозный театр (даже такой был). Из труппы Театра МГСПС — нынешнего им.
Моссовета — Пельтцер “попросили” за профнепригодность. Кстати, там она
встретилась с Раневской. Потом Театр миниатюр, где рядом сильнейшие конкурентки
— Рина Зеленая, Мария Миронова, Театр киноактера и, наконец, Театр сатиры, куда
не очень удачливая актриса поступает в 1947 году. Циркообразный дом на Садовом
кольце стал судьбой.
Гитлер не виноват
Впрочем, театральная Москва могла и не узнать актрису Пельтцер, так как в 26
лет она выходит замуж за немецкого коммуниста Ганса Тейблера и уезжает с ним в
Берлин. Вовсе не плохо складывается там жизнь — муж, судя по всему, человек со
связями, устраивает ее машинисткой в советское торгпредство, вводит в круг
своих друзей. Немецкие товарищи явно одобряют выбор коллеги: у его русской жены
отличная фигура, шарм, и она совсем не по-советски открыта и свободна. Однако
семейное счастье заканчивается достаточно быстро.
Почему? Туманная история, которая много лет имеет одно объяснение —
исключительно политическое: к власти пришел Гитлер, и всем коммунистам с их
семьями приходится трудно. Но почему-то в Россию от гитлеровского режима жена
коммуниста Тейблера уезжает одна. И только спустя много лет появляется еще одна
версия расставания.
Ольга Аросева:
— Надо сказать, что Татьяна Ивановна всегда поддерживала с Гансом хорошие
отношения. Она принимала у себя в квартире на Черняховского его внука Жака,
который у нас учился. И вот однажды мы все встретились в Карловых Варах. Они
так мило разговаривали, стоя на балконе, что я не удержалась и потом сказала
Гансу: “Как это все-таки ужасно, что Гитлер, война разлучили вас”. И вот что ответил
Ганс подруге бывшей жены: “Оля, Гитлер во многом виноват, но только не в этом”.
И поведал, что однажды нашел у жены записку своего товарища.
Но есть еще один факт, который ставит под сомнение и эту историю. Много лет
актриса Пельтцер была невыездной. Даже на заре перестройки у нее были большие
проблемы с поездкой в США. Можно предположить, что так аукнулось ей короткое
пребывание в Германии.
Свадьба с прикупом
Итак, Театр сатиры. Первоклассный режиссер Борис Равенских дарит роль, которая
делает ее знаменитой. Речь идет об уникальном спектакле “Свадьба с приданым”
1950 года. Блистательный состав — Вера Васильева, Виталий Доронин и Татьяна
Пельтцер. Ей достается отрицательный персонаж — роль деревенской
тунеядки-картежницы Лукерьи Похлебкиной, которую, как и следует ожидать,
перевоспитывает советская власть. Впрочем, никакая идеология не властна над ее
талантом. Я пересматриваю эту лирическую комедию с колхозным уклоном и ловлю
себя на том, что не могу отвести взгляда от Пельтцер. Особенный, как будто
скрипучий голос, угодливость в движениях, легкая паника перед лицом
председательши колхоза... Из ничего — море обаяния и как результат — всеобщая
любовь. А между тем ей уже 46 лет.
— Каким она была партнером? — спрашиваю Аросеву.
— Она актриса очень индивидуальная. С ней было тяжело только в том смысле, что
она подавляла своей мощью, но никогда не изображала звезду. Наоборот, когда на
целине она увидела, что у меня маленькая концертная ставка, сказала: “Ну как же
это, Ольга, я пойду скажу. Тебя ведь лучше меня принимают, а ты получаешь в два
раза меньше моего”.
— У нее были враги?
— Конечно, были. Она человек очень открытый, что думала, то и говорила.
Поскандалила с Плучеком и ушла из Сатиры.
Но до этого события еще далеко, и Пельтцер продолжает играть в театре, получать
приглашения в кино на роли мамаш — сначала солдата (фильм “Солдат Иван
Бровкин”), потом укротительницы тигров в одноименном фильме. И, надо сказать,
она по проволоке ходила так же естественно и блистательно, как по деревенской улице.
Все ее мамы, тетушки, а позднее бабушки — трогательно-смешные. Никакой
идеологии и моралите, а лишь неповторимый шарм. А какой она была в жизни?
Кофе белый, икра черная
Актерский дом на улице Черняховского. Небольшая двухкомнатная квартирка, где сейчас
живет бывшая домработница Пельтцер Анна Кукина. Говорит, что все осталось как
при Татьяне Ивановне: на стене, ближе к окну, портреты отца, матери и любимого
брата Саши, он был конструктор. Стол, пара кресел образца начала 70-х годов и
книжные полки.
— Я вот только занавесочки поменяла, — говорит Анна Александровна. Она была
возле актрисы 22 года. — Когда я пришла к ней первый раз, то Татьяна Ивановна
бросила на ходу мне ключи и убежала на репетицию. Днем позвонила и сказала, что
едет на обед. Она хозяйственная была, хорошо готовила.
Надо сказать, что тут экранный образ полностью расходился с жизненным.
Пенсионерка-растеряха, непоседа в кино и чистоплюйка, аккуратистка с немецкой
организованностью в жизни. В театре все знали, что на гастроли Татьяна Ивановна
возила с собой в чемодане плитку, кастрюльки и все, что к ним полагается.
Никогда не ела в столовой, все готовила в номере.
Ольга Аросева:
— Очень собранная, очень хозяйственная, разборчивая и в еде, и в одежде была.
Кофе готовый она никогда не покупала. Брала в зернах, но белый, и сама жарила,
причем столько, чтобы хватило на утреннюю порцию. Ее домработница пекла такие
ромбики, а к ним полагалась икра черная, масло. Звонила мне: “Ну что, ты
встала? Кофе не пей, беги ко мне”. Всегда такой завтрак у нее был. Еще —
овсянка, сваренная в пароварке. Замечательно она солянку рыбную делала, чему
меня и научила.
А как она собирала чемоданы — этому надо было поучиться! Он у нее был как
маленький шкаф, где все по отдельности — костюмы, обувь. Чистюля в любой
ситуации. На целине вшивая грязная гостиница, а у нее всегда плитка, салфетки,
серебряная ложечка для чая.
— Наверное, весь театр питался?
— Нет. Только Иван Никифорович Бодров. Он молчаливый человек был, полная
противоположность ей. Выпить любил и закусить.
Этот самый артист Бодров был любовью Татьяны Ивановны. Яркого следа в искусстве
он не оставил, в жизни был молчалив и имел семью. Татьяна Ивановна бегала к
нему на свидания, надеялась сложить свое счастье. Правда, однажды удивила
товарищей по театру, заявив, что ее мужем был зав. труппой, некий Яковлев.
Впрочем, информацию о личной жизни всегда сводила к минимуму. И никогда не
производила впечатления плачущей женщины с неудавшейся судьбой, была легкой,
молодой и порывистой.
— С кем из родственников Татьяна Ивановна поддерживала отношения?
— С братом Сашей, она его очень любила, — говорит домработница. — А с его
бывшей женой — нет, потому что, когда Саша попал в аварию и стал инвалидом (у
него были парализованы ноги), та от него ушла, забрала все и оставила ему
только сломанную кровать. В эту квартиру приходил его сын, он все время
требовал у него денег. Только Татьяна Ивановна его и поддерживала. Бывало,
скажет мне: “Отнеси Саше обед”. И я бегом к нему.
— Она переживала, что у нее детей нет?
— Никогда. Однажды я пожаловалась, что у дочки колготки летят, не успеваю
зашивать, сама в рваных хожу. А Татьяна Ивановна только вздохнула: “Хорошо, у
меня детей нет”.
До конца дней своих Татьяна Ивановна сохраняла прекрасную фигуру. И до болезни
занималась каждое утро зарядкой.
— Я однажды открываю дверь, вхожу и вижу голые ноги на полу — вроде как лежит
Татьяна Ивановна, — продолжает домработница. — Я напугалась, думаю, мертвая.
— Аня, это я, входи, — кричит она. Я вхожу и вижу: на полу лежит совсем голая
Татьяна Ивановна и делает зарядку. И такие сложные упражнения! И все повторяла
мне, что мне тоже надо заниматься физкультурой.
— Как она вела себя, когда ее узнавали на улице?
— Ей это нравилось. Но очень не любила, когда хотели бесплатно что-то дать.
“Нет, нет, я не бедная, у меня есть деньги”, и всегда рассчитывалась. Однажды
продавец арбузов все-таки всучил мне бесплатно арбуз, я запихнула его в сумку,
а Татьяна Ивановна отчитала меня: “Я больше не буду с тобой ходить”. Стеснялась
брать, была очень щепетильная. И сдачу никогда не брала.
“Сам дурак...”
По большому счету все идет замечательно. Роли, бурная общественная жизнь —
Пельтцер выбирают депутатом. Пока партноменклатура еще не проворовалась, а
олигархи от демократов еще не родились, артистка Пельтцер добросовестно, но без
пафоса выполняет свой гражданский долг: выбивает квартиры, телефоны, путевки
для коллег. Очень любила свою гримершу Полину и выхлопотала для нее очень
хорошую квартиру.
Инна Чурикова:
— Мы познакомились на фильме “Морозко”. Татьяна Ивановна играла мать жениха
Настеньки. И вот я помню ее за кадром: в руке сигарета, а вокруг — постоянно
люди из театра со всякими делами. И она их так серьезно слушает, решает, что
делать. Очень деловая женщина, а входит в кадр, и — веселая, беззаботная
бабулька.
Она становится первой народной артисткой СССР в Театре сатиры, подтверждая свою
народность в шумных спектаклях — “Безумный день, или Женитьба Фигаро”, “Мамаша
Кураж”, “Проснись и пой” в постановке Марка Захарова. Ее тетю Тонни, что поет,
танцует и соединяет влюбленных, обожают. Слава растет. Она — прима Театра
сатиры.
И вдруг... Идет репетиция “Горя от ума”. В зале — главный режиссер Валентин
Плучек, на сцене — почти весь состав театра. Однако за кулисами, где слышна
репетиция по трансляции, все в недоумении: идет текст явно не по Грибоедову.
“Не буду это делать”, “Безумная старуха”, “Идиот, дурак”...
Анатолий Гузенко, актер Театра сатиры:
— Нет, никакого “идиота” и “дурака” не было. Ситуация была такая: на сцене хореограф,
его пригласили поставить движение, и Плучек хотел, чтобы Татьяна Ивановна тоже
повторяла все с артистками. А она: “Эту ерунду делать не буду”. Слово за слово.
Мы все следили, как слова летели в зал и из зала на сцену. В конце концов она
закричала: “Вы сумасшедший старик”, а он ей: “Безумная старуха”.
Михаил Державин в костюме Скалозуба спустился на первый этаж и сказал Ольге
Аросевой: “Быстро уходите из театра, вас Плучек зовет на сцену”.
— Ольга Александровна, вспомните тот драматичный момент.
— Я выбежала из театра, Татьяна Ивановна тут же выбежала за мной, ругая
Плучека: “Я пойду, я скажу ему все”... Я ее удерживала, увезла домой, хотя та
требовала, чтобы я ее отвезла к Марку (Марк Захаров в то время возглавил
“Ленком”. — М.Р.). После всего случившегося я не ходила неделю в театр. Плучек
вызвал меня и сказал, что назначает меня на ее роль в “Горе”. “Это неправильно,
— сказала я, — если Пельтцер уйдет, это будет большая потеря для театра. Опомнитесь
оба”. Но они не опомнились. Она ушла к Марку, а я стала играть ее роли.
— Татьяна Ивановна не обиделась на вас?
— Нет, для нее вопрос ухода был решен раньше и нужен был повод. По сути, она
конфликт и спровоцировала. Но Татьяна Ивановна себя никогда не сдерживала,
говорила, что думает. И никогда не делала исподтишка, назло.
Нина Корниенко играла в “Проснись и пой” главную роль:
— Я помню, что на гастролях у меня поднялась температура и я не смогла прийти
утром на репетицию. Плучек стал ругаться, требовать, чтобы я пришла, а Татьяна
Ивановна вдруг выбежала на сцену, раскинула руки, как птица, и закричала: “Не
трогайте ее!” И меня оставили в покое.
Уход... Такие вещи происходят не вдруг. Артистка разлюбила одного режиссера —
Валентина Плучека, влюбилась в другого — Марка Захарова. Она ждет других ролей
— главных, которые выходят за рамки ее комического амплуа. Ведь мощь ее таланта
больше, чем то, что ей предлагают. Заблуждение это или правда? Уход из Сатиры —
это верный поступок или роковой шаг?
Блеф не для нее
Тогда, в 1977 году, уход из Сатиры не кажется трагедией. Пельтцер продолжает
активно жить, не изменяет своим многолетним привычкам и пристрастиям. И в
первую очередь карточным.
Анна Кукина:
— Когда здесь собирались в преферанс, весело было. Играли Токарская, Аросева,
Байков, Зельма Гена (замдиректора театра. — М.Р.) Они играли, а я им готовила:
чай подавала, закуску. Они поиграют-поиграют, потом чайку попьют. Однажды
Татьяна Ивановна сказала Аросевой: “Ольга, пригласи нас, а то мы все здесь да
здесь”. — “У меня, Татьяна Ивановна, такого стола нет”. — “Ладно, когда я умру,
забери его”. Теперь этот столик у Ольги Александровны. Курили они — дым столбом
стоял. Татьяна Ивановна все проигрывала. А Токарская — выигрывала. Собирались к
семи, а уходили к часу.
Что там к часу, Пельтцер можно было позвонить под утро и сказать, что не
хватает человека, чтобы расписать пульку. “Ладно, приходите”, — говорила она
без упрека, что на часах, например, половина четвертого утра.
Мамед Агаев, директор Театра сатиры:
— Я тогда работал администратором. Эта компания собиралась еще на улице
Горького у Валентины Токарской. Это был целый спектакль. Токарская играла
аккуратно, а Татьяна Ивановна очень темпераментно. Ругалась и однажды чуть не
подралась с Байковым, так накалились страсти.
Но при всей любви к преферансу Пельтцер была игроком неудачливым, потому что
очень эмоциональна и не умела блефовать. На гастролях, когда у артистов быстро
кончались деньги, так и говорили: “Пойдем к Пельтцер играть”.
— По сути, вы ее обчищали? — спрашиваю я Ольгу Аросеву, единственную из той
прежней компании.
— По сути, да. Ведь это она с Токарской выучили меня играть на Дальнем Востоке,
и я проиграла им 200 рублей — по тем временам колоссальные деньги. И Раф
Холодов, который играл с нами, пожалел меня: “Остановитесь, она же девочка, не
может на равных играть”. “Нет! — закричали они. — Иначе она никогда не
научится!”. А я думаю про себя: “Я вам покажу, когда выучусь”. И действительно
их обыгрывала.
Веселая ворчунья
Если на минутку представить, что в момент перехода из одного театра в другой ей
было 73 года, то можно только поразиться сему отчаянному поступку. Но те, кто
знал ее, — не удивлялись: Пельтцер — мастер резкого жеста и крутых решений. И
при этом — веселая, неунывающая.
Инна Чурикова:
— Была очень живой, озорницей и интеллигентной при этом. Без возраста, я звала
ее Танюша. И равная со всеми, как аристократка.
Сыграла более десятка ролей. Самые громкие в “Поминальной молитве”, “Три
девушки в голубом”. Марк Захаров не раз был свидетелем сумасшедшей любви к ней
публики: люди плакали навзрыд и смеялись от счастья, когда она выходила на
сцену. Очевидно, она несла мысль о веселой, неунывающей старости.
— Марк Анатольевич, все знают, что она вас обожала.
— Вначале она меня не приняла. Когда я в Театре сатиры сделал экспликацию
спектакля, воцарилась пауза, я решил, что поразил всех. И вдруг голос Татьяны
Ивановны: “Что же это такое — как человек ничего не умеет делать, так в
режиссуру лезет?!”
Знаете, в ней была фантастическая особенность — она никогда не фальшивила.
Могла что-то неправильно делать, но никогда не кривлялась. И относилась с
уважением к режиссерской профессии. Когда она переходила в “Ленком”, сказала
мне: “Я у вас буду играть все, что вы мне скажете. Кроме одного...” И показала
пантомимой авангард и современную режиссуру. Но показала блестяще. Если
ворчала, то весело. И конечно, ее фразы: “Ни один спектакль от репетиции лучше
не становится”. Или: “Вот вы, Марк Анатольевич, все сидите, подолгу репетируете,
а вот у Корша каждую пятницу была премьера”.
Принес ли счастье переход в другой театр? Пельтцер никогда не обсуждает с
сатировцами этот вопрос, давая понять, что такой проблемы для нее не
существует.
Но с годами приходит беда — актриса начинает терять память.
Анна Кукина:
— Забывала и текст, память стала терять. Вот, бывало, вытащит текст, посадит
меня напротив за стол: “Ты сиди, а я буду тебе говорить. Где неправильно, ты
меня поправляй”. “Ты только меня не бросай, — говорила мне, — я на тебя
квартиру сделала”.
На последних “Поминальных молитвах” ее выводит Александр Абдулов и подсказывает
текст.
Ольга Аросева:
— Однажды она мне позвонила: “Ольга, я вчера спектакль играла. Текст не помню,
Сашка мне подсказывал. Я вышла, а мне аплодировали”. Она явно была довольна.
“Но как же иначе, Татьяна Ивановна”. — “Ну да, ну я же очень плоха”. Она ведь
все понимала.
Горе от ума
Самый конец 80-х — начало трагического финала ее жизни. С головой становится
все хуже. Развивается мания подозрительности.
Анна Кукина:
— Татьяна Ивановна стала ко мне плохо относиться. Бывало, чуть не в драку
лезет, если я иду на кухню. “Это моя кухня. Не ходи. Ничего не бери” — и
выталкивала меня в комнату. Я сяду в кресло и плачу. Даже в туалет меня не
пускала, я просилась к соседям.
Нашлись люди, которые пользовались плохим состоянием актрисы. Так, в доме
появилась некая администраторша Большого театра, которая сначала настроила
Пельтцер против домработницы: “Вы смотрите, Татьяна Ивановна, за ней. Она у вас
ворует”. А потом заставила больную женщину переделать завещание, забрала
сберегательные книжки.
В конце концов домработница не выдержала и ушла. Месяцев восемь не появлялась в
квартире на “Аэропорте”. Пельтцер все труднее было справляться. Болезнь прогрессировала,
за ней требовался уход. А актриса была совсем одна. В моменты просветления
говорила соседу: “Найдите мою...”, но имя не называла — не помнила.
Случилось страшное, она попала в психушку.
Ольга Аросева:
— Она попала в Ганнушкина. “Ленком” в это время был на гастролях, и мы с
Мамедом (Мамед Агаев — директор Театра сатиры) поехали туда. Она вся в крови
была, расцарапанная. Врач сказал, что дерется, очень агрессивная. Ничего
страшнее в своей жизни, чем в этом доме, я не видела — сумасшедшие старухи
шныряли как мыши. Татьяна к нам вышла, Мамед только смотрел в окно и рыдал. А
она мне: “Возьми меня отсюда”. Забыла мое имя, но, когда врач спросил ее, кто
я, напряглась: “Друг мой”. Когда я сказала, что на гастроли едем, она вдруг
спросила: “А подруга моя едет?” — “Токарская, что ли? Да, едет”. — “Вот б...”,
— вдруг сказала Татьяна Ивановна.
Тогда я нашла Инну Чурикову, а она уже своих на гастролях подняла, и из
Ганнушкина Татьяну Ивановну перевели в другую больницу, более-менее приличную.
Последняя сигарета
Из больницы Татьяна Ивановна уже не вышла.
— Я ходила к ней, мыла ее, меняла каждый день белье, готовила, как она любила,
геркулесовую кашку на пару, — вспоминает Кукина последний день жизни Пельтцер.
— “Ленком” деньги мне на это давал. В тот день, когда я пришла в последний раз,
она меня узнала. “Это моя, — говорила она врачам, — моя!” Только гладила меня
по руке и показывала движением пальцев, что, мол, хочет курить. Я достала
сигарету “Мальборо” (Татьяна курила только их), и она с удовольствием выкурила.
Потом еще покурила. Когда врачи пришли с обходом и спросили: “Ну как, Татьяна
Ивановна, дела?” — показала большой палец: “Во!” Она гладила себя по груди и
явно была довольна. Ей же медсестры не давали курить. Она даже улыбалась, но в
глазах уже была какая-то муть. И по имени назвать никого не могла.
Я переодела ее, надела чистую рубашечку, перестелила постель. У нее даже и
пролежни начались, я помазала зеленкой — все вроде нормально. “Ну все, Татьяна
Ивановна, отдыхайте”. Было около восьми вечера, когда я приехала домой, а в
пол-одиннадцатого мне уже позвонили: “Татьяна Ивановна умерла”.
Звезда умерла тихо. В палате кроме нее лежали еще две больные. Они сказали на
вечернем обходе, что Пельтцер как-то ворочалась, но не кричала, никого не звала.
Похоронили Татьяну Ивановну на Введенском кладбище, где лежат ее отец и мать.
За могилкой присматривает бывшая домработница, материально помогает “Ленком”.
Он же восстановил прежнее завещание актрисы — квартира отписана домработнице,
архивы с фотографиями — театру, библиотека — Марку Захарову.
Завтра на Введенском кладбище соберутся все, кто знал и любил замечательную и
удивительную Татьяну Пельтцер — великую комическую старуху. Такую же, как Фаина
Раневская. И судьбы их очень схожи — обе вошли в историю гениально сыгранными
эпизодами или небольшими ролями. А также мечтой — сыграть главную роль. И тем,
что мечта по большому счету осталась неосуществленной.
Московский Комсомолец