Первая фраза может быть такой: стояла поздняя белая ночь. Почему бы и нет? Почему не начать с нашего знакомства с Ниной Ургант спустя несколько часов после того, как я увиделся с ней, заговорил впервые и путанно у актерского подъезда Ленинградского академического театра драмы имени А. С. Пушкина?

В середине лета в белых ночах, высвечивающих Ленинград, живет прелестная тайна смещения времени.

Мы ловим такси у «Ленфильма», на Кировском проспекте, людном, как днем. И, как днем, не можем его поймать: голосуем и голосуем, провожая мчащиеся мимо зеленые глазки машин, торопящихся к мостам, которые вот-вот будут разведены.

Ну вот наконец тормоза. И привычная резкая фраза:

— Опаздываю, тороплюсь в парк.

Ургант использует последний шанс, заглядывает в кабину:

— А меня вы не отвезете?..

Я вижу отсвет ее улыбки на лице шофера. Слышу и не узнаю его голос:

- Вас, конечно, отвезу. Садитесь, пожалуйста...

Что это, думаю я, глядя вслед машине. Рыцарская галантность? Или иллюстрация к разговору, эпилог трехчасовой беседы, увязавшей в воспоминаниях, спорах и разрешившейся так неожиданно в добром взгляде шофера случайно притормозившего такси на Кировском проспекте, у «Ленфильма»?

Нет, я вовсе не хочу говорить здесь о популярности, громыхать словами, смысл которых зыбок. Я о другом. О некоей неконкретности ассоциаций, что живут в нас подспудно, выплескиваясь наружу при встрече с человеком близким, но незнакомым, дорогим, но не узнанным сразу.

«Боже мой, так ведь это она!» — думалось, наверно, шоферу, мчавшему через Кировский мост к Марсову полю. И фамилия не вспоминалась и имя — сколько их, имен, окрашено в его памяти этой улыбкой?!—но сквозь ералаш мыслей пробивалась мелодия, все явственнее звучали слова припева: «И нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим».

Да, так оно скорей всего было той ночью.

Добрый талант или талантливая доброта? Здесь не инверсия — различие по сути. Думая о Нине Ургант, о том, что сделано и делается ею в кинематографе, я ощущаю первичность доброты, заложенной в каждый характер, каждый образ, созданный актрисой. Доброты собственной, идущей от сердца, талантливой. Вот, на мой взгляд, с чего надо начинать, пускаясь в ретроспективу долгой и не всегда счастливой жизни в кино народной артистки РСФСР Нины Ургант.

Впрочем, здесь стоило бы остановиться, вспомнить о дебюте, который, как это часто бывает, оказался и странным, и сложным, и никак не похожим на то, что было потом. Казалось, не предвещавшим этого «потом» вовсе. В фильме «Укротительница тигров» Ургант сыграла роль Олечки — характер достаточно взбалмошный и стервозный. Да еще и весьма прямолинейный в этих своих проявлениях. Была приглашена режиссером вместо кого-то, на подмену, еще не очень-то разбираясь в собственном даре, не чувствуя специфики кинематографа, не понимая себя в нем.

— Помню, что эта первая моя роль,— говорит сегодня Нина Ургант,— принесла мне немало разочарований. Я поняла вдруг, что, помимо мастерства, актрисе нужно иметь еще и характер. А у меня ни того, ни другого в ту пору не было. И работа в кинематографе показалась мукой адовой. Может, поэтому, несмотря на вежливые отзывы добрых критиков, удовлетворения от своей первой роли в кино я не получила. И даже подумала, грешным делом, что путь на экран мне отныне заказан...

Имя Нины Ургант действительно довольно долго не появлялось в титрах фильмов. По-моему, лет десять, в течение которых она успешно работала в ленинградских театрах, сыграла на сцене около пятидесяти ролей, получила звание заслуженной артистки. Но в кино не снималась. Ее не раз вызывали на пробы, что-то такое предлагали, а вот до съемок дело не доходило.

Когда Игорь Таланкин познакомил ее со сценарием «Володя и Валя» по повести Веры Пановой, у Ургант, по ее словам, успел уже выработаться достаточно стойкий иммунитет к разочарованиям. И хотя роль матери, неожиданная и сложная для молодой актрисы, нравилась ей, она не очень-то верила в свою звезду. Но Таланкин верил. И, бушуя во время просмотра кинопроб, крича на гримеров за то, что они «сделали из Ургант девчонку», выбора своего не менял, убеждая всех, что роль эту никому другому поручить не сможет да и не хочет.

Сейчас задним числом Нина Ургант с улыбкой вспоминает о тех полных тревог и сомнений днях своего возвращения в кинематограф. Или нет — своего утверждения в нем. О том, как не просто и не сразу адаптировался ее актерский талант на съемочной площадке, как трудно дались ей, тогда уже опытному и умелому мастеру, законы кинематографического экрана. Как пришла вера в свои возможности, в свой талант, в свою героиню.

— Тот, второй мой фильм, снятый Игорем Таланкиным, назывался в прокате «Вступление». До сих пор у меня такое ощущение, что во время кинопроб я сыграла лучше, чем на съемках. Было эмоциональнее, правдивей. Может, поэтому мне было трудно смотреть фильм — я даже ушла с просмотра: категорически себе не понравилась, казалось, что играю неверно, не так и не то. Я вообще редко бываю довольна собой. Привыкла к театру, к сцене, к обкатыванию, наигрыванию роли — от спектакля к спектаклю. Там поиски не прекращаются с премьерой. Где-то на двадцатый вечер приходит понимание того, как нужно играть, полное раскрепощение. Образ как бы постепенно вырастает. А в кино это не получается. Играешь с листа, обрывочно, пытаясь проследить линию характера, снимаемого поэпизодно, вне всякой последовательности. Там надо хитрить. Да, да, это мое твердое убеждение, что каждый актер должен по-своему приспосабливаться к кинематографу. Я, например, когда получаю сценарий и знаю наверняка, что буду сниматься, всю роль от начала до конца выучиваю дома. Ищу отправные точки, характерные черточки, чтобы потом на площадке можно было свободно мыслить, импровизировать в пределах уже найденного и продуманного образа. И чтобы текст не мешал.

Фильм «Вступление» можно считать отправной точкой в кинематографической биографии Нины Ургант. Именно тогда произошла наша первая встреча с простой русской женщиной, очень доброй и не очень счастливой в своей доброте и заботах, искренней и великодушной, сохраняющей теплую чистоту негромкой своей судьбы. Экран, располагающий к пристальности взгляда, позволил заглянуть нам в ее глаза, почувствовать обаяние ее улыбки. И зритель не увидел в них даже малейшей фальши.

— Доброта интернациональна,— говорит Нина Ургант.— Она непременно рождает встречные чувства. И то, что на фестивале в Венеции, где демонстрировалось «Вступление», мне был присужден приз за лучшее исполнение женской роли, лишний раз убедило меня в этом, помогло найти свое место, обрести себя в кино. Я поняла вдруг, что все мои прошлые кинонеурядицы были закономерны, что мое желание сниматься не было тогда подкреплено умением, точным знанием того, что же я хочу сказать зрителю с экрана. Я лезла в воду, не зная броду. Это, конечно, черта чисто индивидуальная, но теперь я понимаю, что те десять лет без взаимности в наших отношениях с кинематографом не прошли для меня даром: не имея солидного театрального багажа, я бы никогда не стала артисткой кино. Повторяю — здесь неуместны никакие обобщения, и я вовсе не отрицаю чистых киноактеров. Но ведь существует такая ситуация: все хорошие актеры театра могут вполне успешно сниматься в кино, а вот хорошие мастера кинематографа не всегда выдерживают испытание сценой. Это разные профессии. Мне лично утвердиться в кино очень помог театр...

После «Вступления» Ургант сыграла в кино несколько небольших ролей, не второстепенных, а именно небольших, ибо все они так или иначе продолжали линию, уже начатую, обогащали ее новыми штрихами, находками. Развивали ее. Пожалуй, наиболее приметной стала Серафима в фильме «Живые и мертвые» — маленький эпизод, сыгранный Ургант на едином дыхании.

Потом снова центральный образ. Казалось бы, очень выигрышный, очень емкий — ее образ. В котором все было: и фактурный материал, и роль, и всякого много — и счастья и несчастья, любви, горя, страстей. А вот фильм не получился. До сих пор, вспоминая «Мать и мачеху», Ургант разводит руками, словно не понимая, куда и почему исчезли из него все эти дорогие ей черточки, как это вдруг испарилась, улетучилась из него жизнь.

— Зритель — он у нас добрый. Он готов простить актеру неудачу. На худой конец он просто следит за развитием сюжета. А вот мне было стыдно тогда. За то, что вольно или невольно обманула зрительские ожидания, отступила на мелководье. «Мать и мачеха» стала одним уроком для меня — уроком требовательности.

С фильмом «Я родом из детства», снимавшемся на Белорусской студии, отношения у Нины Ургант складывались трудно. Прочитав сценарий Геннадия Шпаликова, она буквально загорелась ролью матери, на которую, как выяснилось потом, была уже приглашена другая актриса. Спустя год, когда картина была снята и смонтирована, выяснилось вдруг, что главная героиня выпадает из ансамбля, играет не тот характер. И тогда за десять календарных дней было решено переснять эту роль с Ургант.

— Я работала так,— вспоминает она,— словно это был праздник. Я ведь давно мечтала об этой роли, уже год знала ее наизусть. Помню, как снимали мы маленькую сцену в финале фильма: мать получает похоронную на мужа. Снимали на натуре. Как сыграть то, чего в жизни я ни разу не испытывала сама? Понимаю, что ничего нет страшнее, чем получить вот такую ужасную бумажку. Но как передать правду чувств? Без грима фальши, без лжи? Сыграла всего один дубль — больше не смогла: у меня отнялись руки, и прямо с площадки я попала в больницу. Вот какая бывает иногда актерская отдача в роли. И это, несмотря на весь мой профессионализм и опыт. Все мы в неоплатном долгу перед теми, кто сохранил для нас мир и жизнь на земле. И возможно, что если бы не эта роль, я не смогла бы по-настоящему прочувствовать характер самой дорогой мне работы — в «Белорусском вокзале» Андрея Смирнова...

Наверное, Ургант права. И эта, и предыдущие, и последующие роли в фильмах «Война под крышами», «Сыновья уходят в бой», «Люди, как реки» — все они легли в фундамент недолгого экранного эпизода в конце фильма «Белорусский вокзал». Эпизода, знакомого сегодня чуть ли не хрестоматийно, чуть ли не наизусть. Пронзительного в своей правде и доброте.

— Возможно, что именно после этой картины я поняла наконец, что и за маленькой ролью должна всегда стоять настоящая человеческая судьба. Я окончательно поверила в то, что делаю нужное людям дело. Что доброта вечна. Что честность и великодушие могут быть измерены лишь в категориях абсолютных...

В фильме «Премия», вышедшем на экраны летом, Нина Ургант вновь появляется на экране лишь в небольшом эпизоде. Но мы узнаем ее сразу и безошибочно. Понимаем с первого взгляда, словно давнего своего друга. Ну да, это она. Конечно, такой она и должна была стать — застенчивая, не очень счастливая, живущая не всегда устроенно и легко, но по-прежнему бескорыстно щедрая в своей доброте, бесконечно талантливая ею.

Вы слышите? Там, далеко-далеко, где-то за экраном — может, на улице, может, за стенами домов? — звучит ее негромкая песня: «И нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим!» Или мне только кажется это, чудится, что и здесь, в небольшой комнатке, где заседает партком крупного строительства, где идет острый и не всегда приятный принципиальный спор многих усталых людей и куда вдруг попадает она — лишь на несколько минут, на несколько чуть слышных реплик,— слышна эта песня?

Она словно бы аккумулирует надежду, обещает долгую, счастливую жизнь, сулит радость встреч с добрыми героинями Нины Ургант.

«Советский экран» № 18, 1975 год