Киностудия Узбекфильм
Жанр: Военно-историческая драма
Сюжет: «Ташкент — город, хлебный» — книга нашего детства. Осталось от нее впечатление чего-то стремительного, пестрого, бурного, героического. Впечатление это не разъять на звенья: слишком оно давнее, слишком устоявшееся. И, может, многое было не замечено тогда: для мальчишек важнее то, что делает герой, а не то, каково ему это сделать. Для мальчишек выстрел дороже мысли. И потому, наверное, мы помнили, как лихо карабкался неверовский Мишка До-донов с состава на состав, и забыли, как голодал он, как почти умирал... «Ташкент — город хлебный» — сегодняшний фильм студии «Узбек-фильм». И остается от него ощущение боли. Страданий людских, обжигающих сердце. Вызывающих то самое невыносимое сострадание, которое мудрый русский язык определяет как «совместное страдание». Ставили картину взрослые люди. А для взрослых мысль дороже выстрела. И уходят на второй план отчаянные Мишкины приключения, и остается его измученная звериная мордочка. Что выстрелы и беготня по вагонным крышам? Во многих уже фильмах мы это видели. Мы-то, взрослые, помним, что в это время в Поволжье, в страшной деревне, умирают голодной смертью Мишкина мать, Мишкины младшие братья... Трагический ключ сострадания нашли авторы — и старая детская книга приключений обернулась к нам совсем новой стороной. Взрослой стороной.
Можно поморщиться от слишком пристального внимания к мешочникам, их тряпью и блохам, их растерянности и жадности, их жалким сражениям у поездов. Но ведь так было! Были мешочники, и на десяток спекулянтов приходилась сотня слабых и отчаявшихся, спасающих свою жизнь...
Натурализм как метод бесплоден, потому что самоцелей. Он любуется своим тряпьем и своими миазмами точно так же, как жеманное рококо своими завитушками. Мы много видели разных, в том числе и наших, фильмов, где натуралистические детали изобретались, чтобы попугать нас. Чтобы удивить салонной смелостью. Чтобы еще раз привлечь внимание к персоне такого оригинального и такого изобретательного мастера.
В фильме «Ташкент — город хлебный» горькие детали быта нигде не становятся самоцелью. Они, рождены все тем же трагическим состраданием, А потому правдивы и правомерны.
И еще ярче в этой атмосфере горя светятся добрые люди, помогавшие маленькому зверьку в его погоне за хлебом и жизнью. Сделавшие маленького зверька маленьким человеком с его чувствами достоинства, братства и справедливости. И разгорается, высвечивается среди тряпья, теплушек, неразберихи и грязи один сверхобраз. Образ борющейся, напрягающей силы республики, для которой хлеб и жизнь равнозначны так же, как для Мишки До-донова. И это тоже правда.
И не казенный, не открыточный, а настоящий, выстраданный, горький и негаснущий оптимизм сопровождает нас по всем кругам Мишкиного «ада» — и тихо, но уверенно звучит, сияет в конце. Помните страшную деревню, которую покидал Мишка в начале картины? Мы снова видим ее в конце. Тот же кадр, кажется, снятый даже с той же точки. Те же молчаливые избы. Но уже глядится она иначе. Измученным, высохшим от голода, но родным домом. Что избы? Их можно потом перестроить. Что тряпье? Его можно сменить. Главное, земля получила зерна. Жизнь продолжается. Живет и будет жить республика...
И когда свершилось главное — когда авторы увлекли нас своей искренней болью и любовью к людям, своим мастерством в воссоздании эпохи,— тогда можно уже по-доброму посетовать на их промашки.
Да, в фильме многие смелые детали быта, как мы уже говорили, глядятся правомерными. Но иногда авторы начинают все же увлекаться ими. С гримом мальчишек во многих местах, прямо скажем, перемудрили. Слишком долго, слишком назойливо ходит Мишка со своим разбитым носом, с кровью, размазанной по лицу. Слишком уж страшненькими
«пришельцами с того света» вылезают Мишка и Рахим на ташкентские улицы. Слишком уж вставным номером из какого-то гиньоля воспринимается сцена с беспризорниками во главе со сказочно ужасным хулиганом (В. Косых).
Верно, конечно, что беспризорники ютились по помойкам. ЗНАНИЕ этого не коробит. Но вот с ИЗОБРАЖЕНИЕМ нужно быть вдвойне осторожным. А когда прямо на нас чуть ли не на крупном плане вылезает из нату-ральнейшей помойки Рахим — становится не по себе. Все то же «чуть-чуть», все та же неуловимая мера искусства. В данном случае она не соблюдена. Хорошо, что такие случаи редки и представляются действительно исключениями...
Для меня, как зрителя, важно было определить свое отношение к этому необычному фильму. И, поняв его искренность, жестокость и нежность, приняв их как художническую правду, можно уже дальше спокойно оценивать частности. Работу Шухрата Аб-басова, порадовавшего нас профессиональной, собранной режиссурой. Оператора Хатама Файзиева, помогшего сценаристу, режиссеру и художнику воплотить их замыслы в зримые, впечатляющие образы. И юного Вовы Воробья, который под умелой рукой режиссера зажил на экране нелегкой жизнью Мишки Додонова. И очаровательного Бахтияра Набие-ва — Мишкиного дружка Рахима. И взрослых актеров — Н. Тимофеева,
А. Суснина, В. Талызиной, Н, Аринба-саровой, внесших профессиональный вклад в необычное действие, в необычную обстановку и фактуру фильма.
Э. Калантаров здесь по праву назван художником-постановщиком. Он ставил картину вместе с режиссером, вместе со сценаристом А. Михалко-вым-Кончаловским, вместе со всем коллективом. Нужно было создать такую удивительную деревню — деревню-образ. Нужно было найти такую точную натуру, такие сараи, пакгаузы. Нужно было уметь создать такую атмосферу...
Да, можно было бы поставить «Ташкент—город хлебный», как приключенческий боевик. Но, увидев этот фильм, мы прощаемся с нашими впечатлениями. И вступаем в сугубо взрослую область — область мысли. И благодарим авторов, создавших картину цельную и талантливую. Нерядовую не только для «Уз-бекфильма», но и для всей нашей кинематографии.
Виктор Орлов , "Советский Экран" №19, октябрь 1968 года
Сценарий А. Михалнова-Кончаловского (по мотивам повести А. Неверова) Постановка Ш. Аббасова Главный оператор X. Файзиев Художник-постановщик Э. Калантаров Композитор А. Малахов